то, что у нее кто-то есть и он стал для нее важнее матери. Теперь-то выяснилось, что это был Федька. Что ей говорила я, родная мать, от того она отмахивалась, а этого сморчка слушалась. Ты сама-то его видела? Бес да и только. Маленький, вертлявый, чернявый урод. Как можно прилипнуть к такому без какого-то специального воздействия? Может быть, он ей наркотики подмешивал в чай.

Я опять вспомнила Ларису. Но не говорить же Ольге Марковне, что кроме внешности женщину к мужчине может притянуть что-то другое? Мы с ней о таких вещах никогда не говорили.

– Почему сразу наркотики? Почему не думать, что она и правда в него влюбилась? Говорят же, любовь зла… – попробовала я и вызвала новую волну возмущения.

– Какая любовь?! От любви сияют, а Элька ходила мрачная и злая. Вампир он, этот Федька. Он мне никогда не нравился.

«А кто тебе вообще нравился?!» – взвизгнул во мне мой детский голосок, но я его из себя не выпустила. Не по делу он взвизгнул.

– А «вампир»-то почему?

– Кто же еще?! Он из Элеоноры высосал все, что в ней было хорошего, – сказала мать и спросила: – Что ты собираешься делать дальше?

– Пока не знаю, – ответила я.

– Как не знаешь?! Твоя сестра в опасности, а тебе хоть бы что?! Ты всегда была эгоистка, и здесь ничего не изменилось.

Это я проглотила. Но мать еще и объявила, что немедленно заявит в полицию на Мочкина. Заявит, что он заманил обманом в свою секту ее дочь и держит там против ее воли.

– У тебя есть доказательства? – воззвала я к ее рассудку.

– Неужели я еще об этом буду думать?! Если ты решила сидеть сложа руки, то я сама займусь делом. Дай мне телефоны этой Ларисы и… как его…

Она имела в виду Снегирькова.

– Не дам, – сказала я твердо, а может, еще и резко. Взгляд матери, только что острый, как игла, стал беспомощным. Наверное, так же это было и в полиции, куда она первое время ходила и всякий раз натыкалась на броню равнодушия.

Равнодушной я, конечно же, не была. Мне хотелось бы стать равнодушной к выходке моей сестрицы и предоставить ей отбеситься вдалеке от меня, но беспокойство матери за Эльку отдавалось во мне гулким эхом, выходившим из темных глубин моего «я». Все-таки сестра. А вдруг и правда все не так безобидно и Элеонора сейчас в беде? Сестер в беде не оставляют. Сестер вызволяют из беды.

Эти говорящие кирпичики были заложены моей матерью-каменщицей в фундамент моей ментальности. Их было оттуда не вынуть. Впрочем, такого желания у меня и не появлялось, даже когда я была настроена на голос своего рассудка. Почему-то даже мой рассудок не спорил с этими воззваниями, раздававшимися и по делу, и нет. Я пообещала матери подумать о своих дальнейших действиях и ушла.

* * *

Перед тем как спуститься в метро, я остановилась и достала из сумки мобильник. Было уже около одиннадцати часов. Андрей в это время должен быть на ногах. Я стала набирать его номер, но остановилась. Не то у меня было настроение, чтобы говорить с Андреем о новом раскладе обстоятельств, в которых сейчас находится Элеонора. Мне надо было как-то отвлечься от разговора с матерью, который продолжал звучать в моей голове. Я вспомнила о Веронике и решила позвонить ей. Формальный повод у меня имелся: мы должны были встретиться для интервью, на которое Семшалина согласилась при нашей первой встрече.

Вероника была дома. Особого желания принять меня прямо сейчас у нее не обнаружилось, но я проявила настойчивость, и она пошла мне навстречу.

Жила Вероника в Бескудниково. Отдаленный район, обычная квартира. Так оно теперь и бывает с бывшими звездами, которые не хотят сниматься бабушками в сериалах.

* * *

Актеры не только имеют выразительные лица, у них еще развивается способность читать лица других.

Взгляд Вероники задержался на моем лице, когда она открыла мне дверь.

– Что-то случилось? – спросила она, впуская меня в квартиру.

Все то, что я в метро так решительно задвинула в затылок, теперь снова выступило вперед. А то, что я заготовила для разговора с Вероникой, куда-то делось. Вот и потек из моих уст рассказ о немыслимом Элином выкидоне, перевесившем в один раз все мои собственные прошлые бзики, вместе взятые.

Веронике я назвала случившееся с Элеонорой по-другому: «затмение сознания». Получалось, можно сказать, прилично. Затмение – нормальное явление. Нет ничего позорного в затмении солнца и луны, и с сознанием такое бывает. Оно тоже становится темнее, видимость ухудшается, и человек может оказаться из-за плохой видимости не в том месте, куда ему надо, – например, в «Лагере внутренней трансформации» под Пензой. В таком ключе я поведала Веронике о возможном тайном отъезде Эли к ее бывшему партнеру, ставшему теперь гуру, в противоположном от Сочи направлении.

– Гуру? – настороженно переспросила Вероника. – Это что, секта?

В своем рассказе я умышленно не употребляла это слово. Но самого Федора из ехидства назвала «гуру». Теперь я об этом пожалела.

– Да вряд ли это секта, – возразила я и стала зачем-то рассказывать о двух «колесницах», о которых услышала от Снегирькова, как о чем-то смешном. При этом обронила что-то о тантре.

– Тантра сейчас как эпидемия чумы, – подхватила Вероника. – Это уже который случай! И первыми падают самые слабые. Духовно слабые…

Вероника перевела сначала свой взгляд на верхнюю раму окна, перед которым сидела, а потом куда-то в пол за моей спиной. Возникла пауза, которую я не смогла выдержать.

– Я думаю, у Элеоноры это не надолго, – продолжила я. – Да и никакая это не секта, – стала я зачем-то утешать Веронику, как это делала только что с матерью. А Вероника все сидела, смотрела в пол и молчала.

– Я видела Элеонору в последний раз на ее выступлении в «Ангро», – наконец заговорила она. – Мне тогда показалось, что с ней что-то происходит. Я знала, что пение в ресторанах уже давно стало вашей сестре поперек горла, а вот ее концерты у Андрея были для нее всегда совсем другим. Всякий раз как премьера. У Андрюши ведь собирается публика, которая ей интересна. Но в тот раз я в ней этого интереса не увидела. Она его словно потеряла. Это было заметно и по ее пению. И вот ведь что оказалось… Господи, и зачем ей это?!

Про потерю Элиного интереса к выступлениям в «Ангро» я уже слышала от Андрея. Не зная, что сказать, я повторила:

– Вот я и говорю, у нее в голове затмение…

– Вы называете это «затмение»?! Она же бросила свою мать на произвол судьбы! – воскликнула Вероника.

Увидев мое замешательство, она себя поправила:

– Ах, что я говорю, простите! Ведь ваша мама не одна. У нее есть еще вы.

Вероника не могла знать, что я была не в счет. Мне же незачем было открывать ей глаза на особенность нашей семьи. И снова возникла пауза.

– Секта